Для Алёны

[ya-novaya]

Мой самый первый дневник закрыт. Но там, пожалуй самые шикарные посты. Которые очень нарвятся тебе, бэйби. Я нашла их. И дарю тебе. Forever, honey!

Алкоголь

Утром самое главное что. Утром самое главное - не признать, что ты с похмелья. Иначе ты пропала, весь день насмарку. Утром, даже если ты проснулась в шесть без будильника, и тебя трясёт, надо встать с постели энергично, без разговоров, принять душ и двадцать раз отжаться под David Guetta. Если ты этого не сделала, - ты пропащий алкоголик. Приготовить горячий завтрак и, не притронувшись к нему, идти на работу. Если по дороге тебя накроет, надо зайти в аптеку и купить аспирин. В транспорте желательно читать умную книжку, чтобы не понижалась самооценка.

Вечером самое главное что. Вечером самое главное - снять линзы, смыть косметику и почистить зубы. Если ты этого не сделала, - ты пропащий алкоголик. Вечером, когда ты знаешь, что утром тебя ждет похмелье, в котором никогда не нужно себе признаваться, лучше всего поставить внутримышечно витамины группы В и принять транквилизаторы. И ночевать непременно дома, если не хочешь, чтобы кто-то заметил, что тебя накрыло.

Но даже выполняя все эти условия, ты понимаешь, что ты - пропащий алкоголик. Это просто твой личный способ спиваться. И лет через десять ты, элегантно одетая, пахнущая сладкими до одурения духами, из последних сил будешь держать спину, челюсти и колени, стараясь сделать всё, чтобы твое тело не развалилось на части и не расползлось по пустому офисному коридору.

Ну это так, к слову. Чин-чин!

З.Ы. А на самом деле посто написан в первую очередь для Елены Валерьевны, которая понимает (как и я), что "женский алкоголизм не излечим, но, да, преизрядно развлекает"!

Гоп-стоп, Елена!


Про родственные души и короткую жизнь

Мы – не выросшие дети. Мы просто не успели вырасти. Наша жизнь слишком коротка.

Мы ненавидим ложиться спать. Нет, спать-то мы любим. Но момент, когда приходится все же ложиться, оттягивается нами до невозможного.

Мы очень не любим просыпаться. Утром свет режет наши слезящиеся глаза. Пальцы ищут спасения в мякоти подушки, тела жалобно корчатся под скомканным одеялом. Наши простыни сброшены на пол или ютятся в дальнем углу разоренной бурными сновидениями постели, ожидая того часа, когда мы освободим кровати от своего разрушительного присутствия.

Мы ненавидим будильники. Они, верно, чувствуют нашу злость и оттого часто ломаются. Так мы часто опаздываем по взрослым и важным делам своим. Настоящие взрослые даже не ругаются с нами: что с нас взять, с больших детей, которым не суждено вырасти?

Мы слишком сильно любим сладости. Только сладкое всегда может поднять нам настроение. А мы расстраиваемся, когда устаем. И еще - когда не получается осуществить наши смелые проекты и грандиозные планы. Тогда мы съедаем коробку рахат-лукума или халвы, в крайнем случае, киевский торт, и снова отправляемся строить воздушные замки и песочные города, еще лучше прежних.

Мы мостим дороги заоблачных городов и возводим мосты над радужными реками. Мы создаем миры и сказки, города и каравеллы, паруса и мельницы, горные плато и речные низины, поросшие тростником. Мы растим единорогов и играем с только что вылупившимися птенцами грифонов… Мы беремся за невозможное.

Мы любим улицы и тротуары, деревья и туман, эркеры и брусчатку, трамвайные рельсы и закат. А еще больше мы любим ночь. Мы пьем, поем, творим, думаем, мы лучше всего понимаем друг друга ночью. Мы не любим уличных людей, некрасивую речь, неудобную одежду, безвкусную еду, политическую пропаганду и хамство.

Любим дурачиться, обниматься, дарить подарки.
Не любим врать, терять время, ждать.

А больше всего мы любим друг друга. Любим быть вместе. Идти рядом. Завтракать вдвоем, втроем, вчетвером... Пить кофе в одной постели, а бренди – на одной крыше. Взявшись за руки, мчаться поперек ветра. Мазать друг другу коленки йодом.

Мы – не выросшие дети. Мы просто не успеем вырасти. Жизнь слишком коротка.




Чаплыгиной

Елена Валерьевна, нам надо каждый день, понимаешь, каждый день просыпаться под музыку ТА ТА ДАДА из Санта-Барбары, потому что нельзя забывать, что все происходящее – морока.

Дай сигарету, сейчас я скажу тебе то, что я уже давно вынашиваю в груди. Тут и тут.

Ты когда в первый раз влюбилась? Я в четырнадцать лет. Нет, вру. В пятнадцать. Мы строили отношения полтора года, после чего разошлись. Ну, понятно, подумаешь. А я так страдала, дорогая моя, как мне и не снилось сейчас страдать. Тьфу-тьфу через плечо, чтоб я больше никогда. Дело в том, что в пятнадцать моих лет я еще не подозревала, что после смерти есть жизнь, которая примирит с действительностью. Ты, вообще, понимаешь о ком я? Ну вот. В семнадцать лет я влюбилась второй раз.

Я верю в любовь, я не верю в любовь. Есть любовь, нет любви – все это, в конечном счете, не важно в двух случаях: когда тебе плохо без любви и когда тебе с ней хорошо.

Все эти пограничные ахи, они от недосыпа, если не сказать грубее. Ты вспомни, какими глазами ты на него смотрела, как я шипела тебе, что это уже не прилично, как ты смотрела на меня такими же глазами, потому что некуда было убрать все это, куда же ты это денешь, когда свалилось.

Я тоже помню все эти глаза, все эти выискивания тайного, или хоть какого смысла в словах, жестах. Потом в ретроспективе понимаешь, что надо было мягче, фигуристей, умней, ироничней. Иначе.

Мама как-то обмолвилась, что есть всего два способа заставить мужчину влюбится в себя: рассмешить и выслушать. И с тех пор я смешу и слушаю всех подряд, влюбляйтесь, влюбляйтесь, неужели сработает? И ведь работает, черт подери!

Папа, Елена Валерьевна, а ты его знаешь, он никогда не говорит о любви.

И ведь, если посмотреть, подумать, нет ничего более нерушимого, чем ты и он. Ведь, хоть убей, нет.

Я к чему это все говорю тебе? Я говорю тебе это все к тому, что не стоит умнее, не стоит ироничнее, мягче, фигуристей.

Влюбляйся, пожалуйста, люби, себе на здоровье, как можешь. Хватит плакать, давай курить.



Вернулась

На Каштане холодно как в Заполярье, а я влюблена совершенно кромешно, в той истерической фазе, когда одна мысль о человеке сметает тебя с кровати по утрам, как ключ в замке зажигания, и физически ощущаешь, как худеешь, пока ждешь ответной реакции; у меня трещина в губе, я пью виски четвертые сутки кряду, я счастлива; я не могу есть, соображать и находиться в состоянии покоя.

Мне самой от себя смешно, я абсолютное сверкающее йо-йо, запускающееся одной какой-нибудь ехидной улыбкой; ребятки испытывают ко мне сложную смесь сочувствия и брезгливости, и я их в целом понимаю.

На самом деле все хорошо, мы транжирим деньги, травим байки, дышим алкогольными парами; приползаешь под утро домой, а в постели спят в обнимку твои теплые девочки, любимые мальчики, они с недовольным урчанием расползаются, чтобы освободить тебе место; мы просыпаемся в одной постели, мы топим снег, когда заканчивается вода, мы завтракаем яичницей, тостами и горячим кофе, и это часа в два где-то дня, пока разлепим веки, выудим каких-нибудь штанов себе из чемодана и выкатимся на улицу, жмурясь; от меня разноцветные сопли в воздухе остаются, как от фонарей, если фотографировать их на солнце.

Это нервные, счастливые, абсолютно бездарные каникулы, никакого тебе посидеть в позе лотоса да подумать, что было, что будет и чем сердце успокоится.


Многоцелевая аудитория

Это какое-то нестерпимое абсолютно счастье, оно меня распирает, плещет, никак не унять.

Сколько народу на встречу пришло, и сколько дорогих мне лично людей; самые прекрасные мужчины на свете, и все мои друзья. Даже странно бывает. У меня сразу передоз, деньрожденье, счастливая истерика; когда больше трех таких светочей рядом со мной - нервная система начинает дымиться, как электрощиток. Чудак Чудесный, и Самокат, и Гомер, и Муха, и Аникин, и Он - ну все, пытка большой любовью, сразу ко всем, не лопнуть бы.

Надо еще было видеть, Алёну и Яну; две мои красавицы подруги; курили, смеялись, танцевали, бегали по замершей детской площадке, готовили спагетти с лечо.
У нас у троих сейчас какой-то очень крутой период, не знаю, высокий сезон, они состоявшиеся, взрослые, броские, у меня впервые в жизни безумно любимый мальчик и вообще подъем; ангелы Чарли, чего там, воздух волнами вокруг, как от нагретого солнцем капота автомобиля.

Это надо же, столько счастья на одну дурную голову.

Два дня трястись, чтобы потом сутки не мочь перестать улыбаться: то есть, даже во сне.

Квартира вся в бутылках, в футболках, в сигаретах…как обычно, когда в ней каштановские.

Вообще состояние какое-то невесомости абсолютной, антигравитацию включили.


Один июньский день далекого 1993 года.

Надо сказать, что вот этот день значительную часть моей жизни был одним из самых важных в году.

В этот день я обрела настоящего Друга. Алёныча.

И пусть у меня др 15 января, а у нее 15 апреля. И пусть еще не скоро. Но условные рефлексы сильны, до сих пор ассоциативная связка «15 апреля - Алёна» неразрывна. Мне семьдесят лет будет, а я буду все также просыпаться пятнадцатого с пересохшим горлом.

Я вот лично помню, как ее с семилетием поздравляла; если сильно напрячься, можно даже все рассказы и письма найти, что мы друг другу писали, это, подозреваю, гомерически смешное чтение теперь. Сейчас ей 17.

Алена – как бы это помягче?- есть такие люди, которых ты будешь любить всегда, что бы ни случилось. У меня вот несколько таких. Вы можете поссориться, потеряться, не видеться много лет и потом встретиться случайно – или не встретится – но они в голове твоей прописаны навсегда, помимо твоей воли абсолютно. Люди – константные величины.

Если сложить все мои блокноты, дневники и общие тетради, исписанные твоим именем, можно будет небольшую рощичу восстановить; разве такое забывается.

Редко, кто будет реветь с тобой в голос и пить теплую водку.

Редко, кто будет в три часа ночи слушать твои несвязанные, пьяные речи.

Редко, кто примчится куда угодно в любое время дня и ночи только потому, что «бля, мне хуево, приезжай, м?».

Редко, кто будет терпеть, и любить меня ТАКУЮ «Настя-клоун-пидарас-кто на кружечке-скоро рассвет-может купаться на пруд?».

Да вообще все редко.

Редко!

Алёнушка, ты выросла ровно такой, какой должна быть. Ты красавица и у тебя все очень тонко и правильно внутри; звонишь тебе, и щемит всегда немножко, интонации все те же самые и смеешься хорошо.

Я все-таки была тогда тысячу раз права, протянув тебе первый раз свою маленькую ладошку трехлетней девочки.


Про нее. Да!да! Про нее.

У моей Алёны такой яркий, контрастный мир с голубыми ставнями, лимонными мусорками и желтым кирпичом; и сама она белокожая, броская, веснушчатая красотка с traffic-stopping улыбкой; Алёнка человек-стройная-концепция, человек-правильный-киносценарий, открывает записную книжку и читает "Здравствуйте, меня зовут Алёнушка, и я чертов удачник".

Вот обажаю я тебя, чертовка)))).


На Каштане шумит ветер.

И мне совершенно по-детски. Уезжая с дачи, кажется, что все пойдет прахом. И друзья не смогут решить без тебя как им быть, загрустят и завалят письмами, и учеба бешеным волком взвоет, зазывая обратно, и город истоскуется, заливаясь дождем.

Писем нет, и все как будто в порядке, и у друзей есть свои друзья, и учеба не волк, а жила ли ты в городе – не понятно. Только папа как проклятый дозванивается до недоступного абонента, приходящегося ему дочерью, пытаясь узнать дату обратных приезда.

Будучи маленькой, засыпая после положенного часового чтения при ночниках в изголовье дивана, допив сладкого чая, и свернувшись в рогалик, я слышала звуки шагов. Громких, но дружелюбных: будто армия неизвестных солдат, моя личная рота, шла в поход по маршруту.

Пытаясь вычистить, кто же там бродит, со всей силы прижималась к подушке, и шаги становились отчетливей, и шагали, как будто на встречу.

Научилась пить, курить, строить глазки, появились проблемы с выбором помады и необходимостью красить ресницы, жизнь закрепила свои права, и я, превратившись в боевую единицу социума, забила напрочь вслушиваться в ночные странствия бог весть кого.

Леса Каштана, не злые ни добрые. Стоят себе, вылитая многолетняя красота. Стоят себе, и стоят, честное слово, будто им все равно приезжают ли покорять, умирают ли, замерзают на перевалах, слагают песни, костры, варят каши или просто любуются.

Ночью, сидя на просеке у костра, считая до ста и рисуя в уме овечек, я снова за долгое время услышала старых знакомых. Шаг, еще, еще, еще.

Всю свою жизнь, объяснили леса Каштана, хотелось верить в эти шаги восходителей, возмутителей спокойствия, смелых мужчин, шаги самого, чем черт не шутит, будущего, чего угодно, кроме стука сердца, подтверждавшего, что никого кроме тебя в комнате нет.

Я вернусь. Я обязательно вернусь.